Материал опубликован в журнале «Арсенал Отечества» № 2 (70) за 2024 г.

Григорий Никоноров, Игорь Родионов

Памяти Александра Бухарова

Этот материал является продолжением цикла исторических статей, посвященных развитию военно-­политической мысли в Российском государстве. Цикл охватывает большой исторический период, начиная с IX века. Предыдущие материалы были опубликованы в № 4 и № 5 журнала «Арсенал Отечества» за 2023 год, а также в № 1 за 2024 год.

Начало XIX века в отечественной истории совпало с эпохой либерального правления императора Александра I и чередой Наполеоновских войн», конец которым положило вступление русской армии в Париж в 1814 году. Этот отрезок времени, к которому обращались философы и крупнейшие русские писатели, поднимавшие в золотом веке русской культуры вопросы войны и мира, был очень важен для становления русской военно-философской мысли.
«Расплатившись» за вступление на трон своего отца, возвращением России в состав антинаполеоновских коалиций, молодой российский император лишь один раз попробовал себя в роли стратега под Аустерлицем и после поражения (о котором его предупреждал еще до начала сражения мудрый М. И. Кутузов) больше никогда не стремился командовать войсками на поле боя (нужно отдать должное Александру I, он в дальнейшем максимально реализовывал таланты дипломата, которыми обладал). Тильзитский мир, не отвечавший интересам России (которую принудили присоединиться к континентальной блокаде), был лишь отсрочкой от столкновения России и Франции, не обладавшей флотом, сопоставимым с британским, и не имевшей возможности организовать десантную операцию на Британские острова. В этих условиях Наполеон решил взять ее «измором» (точно так же поступил столетие спустя следующий претендент на мировое господство). Однако Великобритания была главным торговым партнером России, и торговля продолжалась (на этот раз контрабандой), поэтому Англия не испытывала особого дискомфорта в получении необходимых ресурсов, зато дискомфорт испытывал Бонапарт, который, для того чтобы разделаться с Англией, решился на попытку сокрушения России (исторические аналогии напрашиваются сами собой).
Русский военный министр Барклай де Толли, уделявший важное внимание разведке, еще накануне вторжения имел на руках план французской кампании (особая благодарность будущему создателю Николаевской академии Генерального штаба, а на тот момент начальнику штаба одной из французских армий Жомини, вдрызг разругавшемуся с начальником французского генштаба). На момент вторжения русский император находился в Вильно и послал своего адъютанта генерала Балашова на встречу французам с целью лично убедиться, что бумага, подписанная в Тильзите, и клятвы Бонапарта о мире с Россией ничего не стоят. Наполеон, не желая вступать в разговоры с Балашовым, надменно поинтересовался, где проходит самая короткая дорога на Москву. Бесстрашный генерал ответил: «…предшественник Наполеона Карл XII пытался пройти через Полтаву (император французов сделал вид, что не понял намека)».
Барклай не преподнес подарка Наполеону в виде генерального сражения на границе и начал отводить русские армии к Смоленску, заставляя противника растягивать коммуникации и оставлять в каждом занятом населенном пункте гарнизон (в результате из перешедшей Неман шестисоттысячной группировки к Смоленску подошло вдвое меньше). Чем ближе к Москве подходила армия «просвещенной Европы», тем меньше иллюзий относительно морального и культурного превосходства последней испытывало русское дворянство (находившееся на военной и государственной службе), которое к тому времени представляло (в основном) сословие, гораздо лучше общавшееся на французском, чем на русском языке, стремившееся получить европейское образование и презиравшее свой народ и свою историю, скептически относившееся к вере своих предков (зато стремившееся подражать всему европейскому).
Та переоценка ценностей, которая последовала за обороной Смоленска, Бородинским сражением и безумной вакханалией, которую устроили французы и их европейские союзники в сожженной и разграбленной Москве, самым благотворным образом отразилась на мировоззрении русского просвещенного слоя (в том числе и самого русского императора). Представители «культурной» Европы в столичных храмах устраивали казармы, конюшни и бойни. Успенский собор в Кремле, превращенный европейскими варварами в конюшню, был разграблен и ободран, на месте серебряного паникадила висели весы для взвешивания награбленных драгоценностей. Гробницы со святыми мощами московских святителей были обнажены от металла, мощи священномученика Филиппа повержены на пол, а мощи святителя Алексия после ухода иноземцев были найдены в мусорной куче на паперти. Французы глумились над святыми иконами, в священные одежды одевали лошадей и блудниц. А последовавший за бегством французов заграничный поход русской армии, во время которого с ее стороны не было допущено ни одной сцены насилия над местным населением, был моральной победой над европейской цивилизацией, по своему значению не меньшей, чем разгром наполеоновского нашествия (от которой она не могла опомнится до следующего освободительного похода в Европу через сто лет).
Картины страшных разрушений и бедствий, принесенных наполеоновским походом в Россию, заставил представителей русской философской мысли задуматься над местом и ролью силовых ведомств в структуре государственной власти и русской истории. Приход на политический Олимп во Франции на гребне революционной волны артиллерийского капитана Бонапарта, а затем установление им военно-полицейской диктатуры, привело яркого сторонника западнического направления в русской философии П. Я. Чаадаева к следующим выводам: «…после насильственного захвата власти всегда чувствовалась потребность купить отпущения содеянного преступления, потакая национальному тщеславию. А у воинственной нации этого всегда проще добиться за счет других народов. …Сила остается, как в эпоху римских цезарей, вопреки всем завоеваниям христианского просвещения, послушным орудием в руках любого проходимца, если у него найдется подачка, которую он посулит этой силе».

Исходя из этого, «…история будет беспощадна к человеку, в руках которого очутились судьбы нескольких миллионов ему подобных и которых он принес в жертву своей прихоти или бредовой идее». Совершенно закономерный вывод относительно разгрома претендента на мировое господство и необходимости вступления русских войск в Париж в 1814 году: «…речь идет не о восстановлении старого порядка вещей, а о возвращении правительствам той силы, которой они лишились».
Однако по возвращению в родное Отечество европейские политические идеи (лидера которых, предварительно сосланного на безлюдный остров, уже к тому времени похоронили в Париже в Доме инвалидов) стали одолевать представителей «золотой молодежи», проходившей службу (в основном) в частях, расквартированных в Петербурге. Любители европейской демократии (всего заграничного) и радетели за благо народное, между тем, не спешили освобождать от крепостной зависимости своих собственных крестьян, хотя такое право уже имели с 1803 г. (многие из которых не пощадили жизни во время отражения иноземного нашествия), зато практически поголовно состояли в масонских ложах (еще одна невинная забава русского дворянства того времени, несмотря на то, что ложи были официально запрещены на территории Российской империи). Это было не удивительно, ведь к масонству с благожелательным интересом относился сам Александр I. В масонской ложе состоял его брат Константин. Среди «вольных каменщиков» числились такие влиятельные лица, как князь Репнин, граф Виельгорский, граф Уваров, писатель А. И. Тургенев. В высшем обществе сложилась тогда поговорка: «да кто же ныне не масон». Ложи Коронованного Александра, Умирающий Сфинкс, Соединенных друзей, Палестины приобрели огромное влияние на все сферы государственной жизни.
Игры в продолжение идей Великой французской революции и стремление получить тайную, а затем и явную власть закончились восстанием на Сенатской площади (во время которого солдатам, которых офицеры-заговорщики вывели на площадь, даже не объяснили смысл происходящего). Нужно ли говорить, что заигравшиеся «в политику» заговорщики до последнего не верили, что они, представители самых знатных фамилий, будут репрессированы, и просто отвратительно вели себя на следствии (переваливая вину друг на друга).
Новый император Николай I не простил ни одного из них до конца своей жизни и принял все меры к уничтожению либеральной, атеистической и масонской крамолы на территории Российской империи. Бежавшие за границу, составили костяк политической оппозиции (в основном, осели в Лондоне) и наладили борьбу с «крепостнической Россией» с помощью тех, кто их приютил (Герцен со своим «Колоколом» и т. д. и его последователи). Николай не готовился к управлению государством (поэтому не был испорчен университетским образованием и, соответственно, либеральными идеями) и управлял страной как выпускник Военного инженерного училища (поэтому тридцать лет до Крымской войны страна жила спокойно). Прививка от «цветных революций», сделанная декабристам и их последователям, самым благотворным образом сказалась на внутреннем спокойствии государства и его внешнем авторитете (немногочисленные русско-турецкие и русско-персидские войны того периода закончились в нашу пользу к большому огорчению Англии и политической оппозиции во главе с Герценом, значительная часть которой находилась у нее на содержании). Однако нужно отдать должное англосаксам: они не успокоились и, стремясь перерезать русскую Военно-Грузинскую военную дорогу (единственную артерию, связывавшую вошедшую в состав России Грузию с «большой землей»), спровоцировали в Закавказье восстание горцев под руководством имама Шамиля. Так началась кровопролитная Кавказская война, продолжавшаяся с 1817 по 1864 год, которая значительно ослабила военный потенциал России перед очередным раундом ее противостояния с объединенным Западом (Крымская война 1854–1856 гг.). Эти события также оставили заметный след в русской военно-философской мысли.
К этому времени уже сложилось два противоположных философских течения «западников» и «славянофилов» (которые, впрочем, были всегда и остаются по сей день). Характерно, что славянофилами (презрительное наименование, данное последователями Герцена представителям интеллектуальной элиты, придерживающимся патриотических взглядов) были выпускники тех же университетов (как правило, участники войн, многие из которых были награждены), что и последователи западничества, никогда не служившие государству на военной и гражданской службе и, соответственно, не воевавшие за его интересы.

Основатель славянофильства, кандидат математических наук А. С. Хомяков, (герой Русско-турецкой войны), анализируя причины столкновения с интересами Англии и Франции провидчески писал: «…Турция не исполнила своих обязанностей к нам; она нарушила свои обещания к ущербу прав наших братьев. Россия потребовала гарантий; ей было в них отказано. Англия и Франция под предлогом сохранения европейского равновесия, которому ничего не угрожало, поддержали отказ Турции от притеснения славян,… не предлагая ничего взамен… Благодарность западным державам; они, сами того не зная, двигают Россию на путь новый, стать на который она так давно была призываема…».
Последователь славянофильства И. В. Киреевский, исследуя генезис военной силы Европы и России, писал: «В России неизвестны были благородные рыцари Запада, опиравшиеся на личную силу, крепости и железные латы, не признававшие другого закона, кроме меча, и условных правил чести, основанных на законе самоуправства».
К. С. Аксаков, продолжая традицию И. Я. Данилевского (первого русского светского философа, на простых примерах объяснившего, почему Россия не Европа и ею никогда не станет), утверждал очевидные вещи: «Все европейские государства основаны завоеванием. Вражда есть начало их… Русское государство, напротив, было основано не завоеванием, а добровольным призванием власти. Поэтому не вражда, а мир и согласие есть его начало…  Итак, в основании государства западного: насилие, рабство и вражда. В основании государства Российского: добровольность, свобода и мир… Россия была создана служилыми людьми, которые не даром пользовались своими поместьями и наделами. Таким образом, в России не было ни одного человека, пользующегося даром своими выгодами… Люди служилые, все, начиная от бояр, писались холопами, что, собственно, значило слуга и более ничего, так же, как и люди служилые самих бояр».
Яркий представитель западничества А. И. Герцен, рассуждая о войне как социально-философском явлении, в середине XIX в. из Лондона писал: «Мы не рады войне, нам противны всякого рода убийства и те, за которые вешают, и те, за которые дают кресты… мы не рады войне как русские, война остановит внутреннюю работу государства, усилит управление шпорами и снова истощит силы бедного народа, не дав ему взамен ничего, кроме множества калек и нескольких лубочных картин, представляющих генералов, лошадей, трупы и дым». Однако лидер западников не выразил никакого возмущения в отношении бесконечных захватнических войн, которые вела Британская империя, над которой «никогда не заходило солнце». При этом он призывал «…не смешивать любовь к Отечеству с патриотизмом, который является любовью к государству». Современные последователи западников — либералы, как видно, не слишком оригинальны в своих лозунгах.
Эпоха Николая закончилась в разгар Крымской войны, завершать которую пришлось его сыну Александру II (будущему Освободителю). Война начиналась как противостояние России и Турции, однако, по итогам разгрома турецкого флота в Синопской бухте, перед Россией обозначились «европейцы» (Англия и Франция), что является стандартной ситуацией и для русских военных и дипломатов. Противостояние с коалицией Россия не «вытянула», несмотря на героизм солдат, матросов и офицеров, героев Севастополя, Петропавловска, Архангельска и Кинбурна. По итогам войны и подписанного в Париже договора Россия лишилась права иметь на Черном море военный флот, крепости и объявления самого моря нейтральным (этот позорный договор Россия аннулировала, дождавшись поражения Франции в Франко-прусской войне). Необходимость масштабных реформ при истощенной Крымской войной казне привела Александра II к продаже Аляски (не грешить на Екатерину) за 7,2 млн долларов (11 миллионов царских рублей).
Поражение в Крымской войне придало новый импульс философской полемике на военную тему в среде русской интеллигенции.
Основатель и теоретик русского анархизма М. А. Бакунин прямо связывал существование государства с войнами как его атрибутом. «Новейшее государство по существу и цели есть необходимо военное государство, а военное государство неизбежно становится государством завоевательным». Из этого он делал нехитрый вывод о том, что избежать бесконечных войн и народных бедствий, можно лишь избавившись от государства в принципе.

Учитывая долгий период его нахождения за границей, гораздо более интересной выглядит его характеристика опасений «просвещенной» Европы вообще и Германии, в частности перед Россией. Бакунин пишет: «Русский народ немцев не любит, но обманывать себя не должно, нелюбовь его к немцам не простирается так далеко, чтобы он собственным движением отправился воевать против них. Война будет возможна лишь тогда, когда немцы сами придут в Россию и попытаются хозяйничать в ней». Нужно заметить, что страх перед Россией, умело подогреваемый со времен Бакунина, до сих пор используется в качестве подготовки европейского общественного мнения к очередной войне с Россией.
Интересна его характеристика немецкого офицерства, в котором он провидчески разглядел ту силу, которая будет использована в дальнейшем против России. «В немецком офицере нет ничего, кроме формы, военного регламента и отвратительной специальной офицерской фанаберии, состоящей из двух элементов: из лакейского повиновения в отношении ко всему, что находится выше, и дерзко-презрительного отношения ко всему, что стоит ниже… Для регулярной армии нельзя придумать ничего лучше немецкого офицера. Человек соединяющий в себе ученость с хамством, а хамство с храбростью, строгую исполнительность со способностью инициативы, регулярность со зверством и зверство со своеобразной немецкой честностью, человек, всегда способный перерезать сотни тысяч людей по малейшему знаку начальства, — тихий, скромный, смирный, послушный, всегда навытяжку перед старшими и высокомерный, презрительно-холодный, а когда нужно и жестокий по отношению к солдатам, человек, вся жизнь которого выражается в словах «слушаться» и «командовать», — такой человек незаменим для армии и государства».
Великий Ф. М. Достоевский (выпускник Главного инженерного училища в Петербурге), попавший в свое время в орбиту влияния заговорщиков (пытавшихся перестроить Россию на манер продвинутой парламентской Европы) и всю жизнь боровшийся против западников-революционеров (роман «Бесы»), сделал свои выводы из поражения России в Крымской войне и ее отношениях с Европой, которые актуальны до сих пор.
«Нас замечательно не любит Европа и никогда не любила, никогда не считала нас за европейцев, а всегда за пришельцев… Если бы мы победили, например в крымской кампании, они подписали бы конечно, невыгодный для себя мир, если бы были побеждены, но никогда никакой мир с ними не мог бы состояться на самом деле. Они тотчас же стали готовиться к новой войне, имеющей целью истребление России… Мало того, этим крестовым походом некоторые европейские правительства непременно поправили бы тогда свои внутренние дела, так что он во всех отношениях был бы им выгоден… Если бы мы тогда победили, то Европа, чуть только оправилась бы, тотчас бросилась бы опять на нас». Обращаясь к западникам (пацифистам и либералам всех мастей или откровенным русофобам), он пишет: «… И какую услугу оказали нам эти мудрецы перед Европой? Они недавно кричали на весь мир, что мы бедны и ничтожны, они насмешливо уверяли всех, что духа народного нет у нас вовсе, потому что и народа нет вовсе, потому что восемьдесят миллионов мужиков русских суть всего только миллионы косных, пьяных податных единиц, что нет никакого соединения царя с народом, что у нас нет ни патронов ни провианта, сами видим, что расхрабрились и заврались не в меру, и сами ждем только предлога, чтобы отступить без позорной порции пощечин, и молим, чтобы предлог к отступлению нам выдумала Европа… Вот эти мысли «мудрецов» наших и облетели Европу и особенно через европейских корреспондентов, нахлынувших к нам перед войной изучить нас на месте и измерить наши силы своими европейскими мерками… В том‑то и главная наша сила, что они совсем не понимают в России». Пророчески предвидя крах с помощью военной силы поставить Россию на колени, В. Ф. Достоевский описывает неизбежное изменение вектора риторики отечественных либералов от оппозиции: «Но мудрецы наши схватились за другую сторону дела: теперь они будут проповедовать о человеколюбии, о гуманности, о пролитой крови, о том, что мы еще больше озвереем, если будем продолжать войну, еще более отдалимся от внутреннего преуспевания, от верной дороги и от науки»
Россия извлекла тяжелый урок из Парижского мира по итогам Крымской войны и провела серию реформ государственного и военного управления, составной частью которых была и военная реформа, положившая начало формированию массовой армии буржуазного типа. Военная реформа Милютина заложила фундамент последней победоносной войны Российской империи — Балканской (которая стала реваншем за поражение в предыдущей войны с Турцией и объединенной Европой) и стала результатом осмысления многих военных теоретиков. Это была, пожалуй, первая война, начавшаяся вопреки воле императора и большинства министров под мощным давлением общественного мнения (массовое добровольческое движение и сбор средств на помощь единоверцам, к тому же и само сербское знамя было изготовлено в Москве и освящено в Троицко-Сергиевой Лавре наместником Антонием Медведевым). Уже в первые дни боевых действий в 1887 г. русская армия захватила ключевые турецкие крепости на Дунае, а затем после стремительного продвижения вглубь Болгарии (освобождения Тырново) отряд генерала Гурко при поддержке болгарских добровольцев захватил ключевые высоты на Шипкинском перевале, лишив турецкую армию возможности маневра. После двух неудачных штурмов сильнейшей турецкой крепости Плевна она на третий раз была взята. Русской армии открылась дорога на Константинополь. Туркам ничего не оставалось, как подписать в пригороде Константинополя Сан-Стефано все, что от них потребовало военно-политическое руководство России.
Несмотря на итоги Берлинского конгресса, с помощью которого «европейское дипломатическое сообщество» переиграло результаты Сан-Стефанского договора, российский военный триумф был очевидным. Небывалый авторитет России как защитницы мирового славянства и православия был подтвержден через несколько столетий после появления концепции «Москва — Третий Рим». Волна патриотизма и народного единения охватила все слои населения и нашла свое отражение в русской философской мысли, нанеся значительный урон идеологии западничества на примере как философских, так и политических течений.
Славянофил И. С. Аксаков, объясняя этот единодушный порыв, писал: «Да, русский народ был не понят и оклеветан как чужими, так и своими, — но своими еще больше, чем чужими. Наши писатели и историки долго смотрели на него в немецкие или французские очки, видели западную республику в Новгороде или французского революционера в Стеньке Разине, стремление федерации в стремлении к единству». Аксаков предупреждал, что «..в любом военном столкновении России, помимо рати, казны и оружия, нужно еще и другое оружие, другое богатство — подъем народного духа», который он видел в сохранении ценностей византийского православия (духовного фундамента исторической России) и предостерегал от всяческих попыток внести в него раскол в виде модных религий, предвестником которых стало в это время «толстовство» — религия либеральной интеллигенции, связанной с личностью Л. Н. Толстого, попытавшегося переосмыслить такие сложные социальные явления, как война и мир, с пацифистских позиций.
Л. Н. Толстой — выпускник Казанского университета, служил в армии на Кавказе и участвовал в обороне Севастополя (на героическом четвертом бастионе). Он остается классиком русской литературы и создателем фундаментальных историко-художественных произведений, в которых с позиции «непротивления» выступал против всех форм насилия между людьми. На определенное время литературный классик стал иконой российской оппозиции (за исключением радикалов-западников, ударившихся в политический террор и утопические проекты типа «хождения в народ»). Не получив религиозного образования, испытав тяжести военной службы, не имея возможности получить доступ к реальной картине жесткого политического противоборства, Л. Н. Толстой создает собственную религиозную доктрину («толстовство»), сутью которой стала абсолютизация заповеди «не убий», вырванной из контекста Святого Писания (вне времени и пространства). Иными словами, гениальный писатель попал в ловушку протестантизма (каждый, не получивший систематического религиозного образования, трактует Святое Писание в силу своих понятий). Интерес представляют заметки властителя дум либеральной общественности (пробовавшего пахать землю, но так и не отпустившего своих крестьян на свободу) по поводу морального-духовного облика русской армии в образе ее солдат и офицеров.
«Россия не только не может изгонять дерзкой толпы врагов, ступивших на ее землю, но при всех столкновениях с ними — скажу правду, покрывает срамом свое великое имя». Что имел при этом в виду бывший поручик артиллерии, защищавший героический Севастополь и создавший эпическое полотно о разгроме Наполеоновского нашествия, — непонятно. Еще большее недоумение вызывают строки, характеризующие солдат и офицеров русской армии:
«Из каких начал состоит наше войско? — солдаты, офицеры, генералы, главнокомандующие.
Солдат — бранное, поносное слово в устах нашего народа, солдат существо, движимое одними телесными страданиями. Солдат имеет по закону только строго необходимое, а в действительности менее того, чтобы не умереть с голоду, от голода и холода слабые умирают. Наказание солдата за малейший проступок есть мучительная смерть, высшая награда — отличие, дающее ему право быть не битым по произволу каждого. Вот кто защитники нашего Отечества.
У нас есть солдаты трех родов — угнетенные, угнетающие и отчаянные…». Интересно, к какой категории отнес бы великий романист (не поднявшийся выше поручика артиллерии на армейской службе) чудо-богатырей Суворова и солдат армии Кутузова. А своих подчиненных, которые полегли на Малаховом кургане при обороне Севастополя (если даже отчаянные солдаты, по убеждению автора «Войны и мира», это те: «для кого нет ничего святого, те, которые украдут у товарища, ограбят церковь, убегут с поля боя, перебегут к врагу, убьют начальника и никогда не раскаются»)?
Русский офицер, по убеждению Л. Н. Толстого, «по большинству есть человек, не способный ни на какой род деятельности, кроме военной службы. Главные цели его на службе — приобретение денег. Средства для достижения ее — воровство и угнетение…
У нас есть офицеры трех родов. Офицеры по необходимости, не чувствующие себя способными к другому средству поддерживать существование, офицеры беззаботные, служащие из мелочного тщеславия, люди, по большей части богатые и развратные, и офицеры-аферисты, служащие для одной цели — украсть». Интересно, к какой категории относил себя граф-артиллерист?
Нет ничего удивительного в том, что в романе эпопее самым ярким образом граф-философ вывел образ солдата Платона Каратаева (символа его учения о непротивлении злу насилием), а командир полка князь Волконский на священном Бородинском поле задумывается (по воле автора романа) о том, что делает он и эти люди (его подчиненные) на поле сражения и зачем они убивают друг друга!
В целом, эпоха либеральных реформ Александра II, вызвавшая брожение умов и оказавшая определяющее влияние на западников, славянофилов, литераторов и мыслящей интеллигенции, закончилась тем, что либеральным императором были недовольны все — и консерваторы (допустил либеральные реформы), и революционеры (дал недостаточно свобод), и литераторы (эта публика традиционно недовольна).
Александр III взошел на престол в 1881 году после убийства его отца народниками. Началась эпоха жесткой реакции на либеральные реформы 60‑х годов, эпоха подавления радикального вольнодумства и кровавой борьбы правительства с революционным подпольем. После либерального и радикального брожения 60‑х годов в 80‑е годы значительную часть интеллигенции захватили консервативные настроения. В то же время шли годы быстрого экономического роста России и усиления ее позиций на мировой арене. Россия вновь, как и после Отечественной войны 1812 года, стала самой могучей державой в мире.
При нем были достигнуты значительные экономические успехи — началось бурное строительство Транссибирской железной дороги, Закаспийской, соединявшей Среднюю Азию с Центром. Император был чрезвычайно бережлив и даже скуп. Он отменил и запретил всякие пиры, приемы, фейерверки, торжества, ликвидировал дефицит бюджета, при нем окреп курс рубля, он подготовил денежную реформу, проведенную его сыном (когда был свободный обмен бумажных денег на золотые монеты — это заслуга Александра III).
Император избегал вовлечения России в военные конфликты и войны, за что получил прозвище Миротворец (при нем имел место единственный военный конфликт — в 1885 году в Афганистане). Состоялась первая встреча русской армии с моджахедами, за которыми, как всегда, стояла Англия. С нашей стороны отличился генерал Комаров. Западные державы требовали от России прекратить всякие военные действия и наказать Комарова, однако император взял его под свое покровительство.
Укрепление России и очевидная пагубность западнических философских учений, которые по факту явились обоснованием крайне радикальных политических революционных движений, во многом изменили воззрения русских философов конца столетия на войну и армию (к тому же со всей очевидностью стала провялятся опасность пацифизма «во что бы то ни стало» (толстовства). Русский философ К. Н. Леонтьев, обращаясь к любителям всего европейского, пишет: «Мы сами, мы русские обязаны считать военных наших самыми лучшими, самыми высшими из граждан наших, если мы хотим быть справедливыми.
Не юристам и педагогам, не людям, мечтающим, вероятно, о всеславянской говорильне спешит Россия доверить свою судьбу в эпоху испытаний, а славным военным, привыкшим смолоду смотреть в глаза смерти… Без насилия нельзя. Неправда, что можно жить без насилия. Насилие не только побеждает, оно убеждает, когда за этим насилием стоит идея.
Самый высший род гражданства — это гражданство боевое; самый лучший гражданин — это смелый воин… Разве в мирное время не видели в России военных, отличающихся на всех поприщах? Военный может легко стать всем: дипломатом, администратором, министром, хозяином, мировым судьей, художником и ученым.
…Благо тому государству, где преобладают «жрецы и воины» (епископы и генералы) и горе тому обществу, в котором первенствуют «софист и ритор» (профессор и адвокат)». Провидческий и достойный ответ философа графу Толстому.
Бурный рост капитализма, увеличение численности населения, демонстрация приверженности традиционным духовным ценностям (эпоха К. П. Победоносцева) и жесткая борьба с революционными организациями (всячески поддерживаемыми из- за рубежа) не предвещали борцам за светлое европейское будущие России ничего хорошего. Против самодержца были организованы многочисленные заговоры как профессиональных революционеров, так и студентов Санкт-Петербургского университета (в 1887 году в них участвовал Александр Ульянов) Встречались заговорщики в квартире преподавателя Петербургского университета (как символично для России) Михаила Новорусского — сына священника, которого содержал К. П. Победоносцев — обер-прокурор Святейшего Синода (брат В. И. Ленина был повешен). В 1888 году революционеры устроили взрыв императорского поезда под Харьковом, когда царская семья возвращалась из Крыма (когда произошел взрыв, он держал крышу вагона, так как был настоящим богатырем). Сам царь получил ушибы, которые в немалой степени приблизили его кончину. Александр Миротворец скончался в возрасте 50 лет в Ливадии в 1894 году на руках Иоанна Кронштадтского. До этого он успел дать наставления своему преемнику, Николаю II: «Русский флаг, хоть раз поднятый над какой‑либо территорией, никогда не должен спускаться» и «У России есть только два союзника — армия и флот».

Конец XIX века отмечен как эпоха русской религиозной философии, представителями которой считаются Н. А. Бердяев и В. С. Соловьев. По-настоящему, ничего религиозного в деятельности этих мыслителей не было, ввиду отсутствия духовного образования у выпускников юридического факультета Московского университета. Дипломированные юристы, разочаровавшись в способности достичь гармонии в обществе с помощью права, обратились к религиозной тематике (жонглируя в своих произведениях религиозными терминами). Вместе с тем, оставаясь крупными философами, они не пошли по пути «толстовства» и «непротивления злу».
В. С. Соловьев, рассуждая о войне, говорил: «..Война не может быть сведена к убийству… Воинская повинность не зло, а отказ от нее — еще большее зло и объявление войны своему государству….Можно допускать применение человеком оружия для войны и все, что с этим связано, нисколько при этом не изменяя Духу Христову, а напротив, одушевляясь им и точно так же можно отрицать всякое вооруженное действие и в самом отрицании изменять Духу Христову…
Спрашивается, чем отличается храбрый воин от палача? И тот и другой убивают не по личному произволу, а по должности… Однако, производя одинаковые факты, они совершают противоположные дела».
В своем знаменитом произведении «Три разговора о политике, войне…» философ отвечает на этот вопрос и приводит дискуссию либералов, в обществе которых оказался старый генерал, который, послушав их сентенции (в духе «не убий»), поведал о случае на Русско-турецкой войне, когда он и его солдаты оказались свидетелями бессмысленной и жестокой резни мирного населения в освобожденном от турок селе (в том числе детей). Его бывалые солдаты и офицеры были в шоке от увиденного и, настигнув турецкий отряд, не оставили в живых никого (пленных не брали). Закончив разговор с либералами, старый вояка произнес фразу: «Я грешный человек, единственное, на что я могу надеяться на Страшном суде — это на то, что мне зачтется то, что мы сделали с противником, выполнив воинский и христианский долг».
Таким образом, русская философская мысль XIX века, поднимавшая вопросы войны, армии и воинского служения, в основном касалась нравственных вопросов, относящихся к проблеме выполнения христианского долга в процессе воинского служения и апологии армии и государства в процессе противостояния с объединенным Западом. Время для создания цельного философского учения о войне и армии еще не пришло. Россия вступала в XX век с последним русским императором и в вечной борьбе реалистов-государственников (стремившихся сохранить и усовершенствовать систему государственного и военного управления) с либералами-западниками, в считавшими сильное государство гораздо большим злом, чем опасность завоевания «просвещенной» Европой. 

Авторы:
Григорий Никоноров, кандидат философских наук, доцент
Игорь Родионов, кандидат технических наук